Оппозиция «Европа-Азия» в поэзии Л.Мартынова и П.Васильева: особенности восприятия временных и пространственных границ, раскрываемые через образ Казахстана

 

ПОД- СЕКЦИЯ 1. Литературоведение

 

Оразбаева Н.С.

Магистрант 2 курса

Евразийского национального университета

им. Л.Н.Гумилева

 

Оппозиция «Европа-Азия» в поэзии Л.Мартынова и П.Васильева: особенности восприятия временных и пространственных границ, раскрываемые через образ Казахстана

 

Произведения Леонида Мартынова и Павла Васильева уникальны, так как в них осмысливается сразу две культуры – казахская и русская, причем факты биографий обоих поэтов предполагают сложное и многогранное восприятие соседней культуры.

Мартынов провел часть своего детства в казахстанских степях, а в молодости, будучи журналистом, часто бывал в Казахстане в командировках. Результаты поездок публиковались в периодических изданиях, а позднее были поэтически и глубоко осмыслены в сборнике новелл «Воздушные фрегаты». И, конечно, плодами таких путешествий стали многочисленные стихотворения и поэмы, включавшие образы казахского народа, природы, описание традиций и использование казахских слов.

Павел Васильев родился и вырос в Казахстане и в дальнейшем проживал в городах Сибири, путешествовал по странам Средней Азии, что не могло не отложить отпечаток на его творчество в виде смешения в его поэзии реалий и образов казахской и русской культур.

Вследствие этого видение пространственных, временных, культурных границ между двумя народами, которые в более масштабном рассмотрении могут олицетворять границу между Европой и Азией, представляются вдвойне интересными. А так как Мартынов и Васильев являются одними из наиболее ярких поэтов-сибиряков первой половины 20 века, то анализ их поэзии позволяет говорить о некой тенденции в представлении их современников о Казахстане.

«В прозе 50-70-х годов видное место занимает проблема осмысления «Связи времен», трактовка современности как исторического этапа…» [1, с. 230]. Большое и глубокое развитие получила эта мысль в поэзии Мартынова. Эти грани между континентами, эпохами, временем особо тонко чувствовались поэтом как границы, на которых соприкасаются культуры, смешиваются народы.

Вот как описывает свою беседу с Мартыновым Марк Юдалевич, русский поэт:

«- Вот здесь, на этом мосту, - рассказал поэт [Мартынов], - я видел однажды, как встретились Азия с Европой - пропылённый на степных дорогах двугорбый верблюд и новенькая сверкающая эмка. - Чуть помолчав, добавил: - Верблюд и автомобиль с интересом оглядели друг друга…» [2].

Вряд ли поэт имел в виду, как отметил М. Юдалевич, «только географическое положение Омска, который стоял на пути в Сибирь из Европейской России и в то же время ощущал дыхание сопредельных казахских степей» [2]. Мартынов использовал здесь целые цепочки метафор: верблюд - Азия - история, автомобиль - Европа – прогресс. Поэт постоянно находит точки, связывающие два континента, в данном случае подразумевается взаимовлияние Азии и Европы в плане преемственности культур, исторического прошлого и вытекающего из него настоящего.

Превосходный и очень похожий по смыслу отрывок есть у Васильева в стихотворении «Повествование о реке Кульдже»:

 

По-разному убегали года.

Верблюды – видела ты? –

Вдруг перекидывались в поезда

И грохоча, летели туда,

Где перекидывались мосты [3, с. 75].

 

Снова образ степного животного противопоставляется техническому прогрессу: верблюд также олицетворяет прошлое, а поезд, как автомобиль у Мартынова, – настоящее. Кроме того, конечное слово этой цепочки, представленной в данном отрывке, мост, означает будущее, куда «летит» настоящее.

Что касается именно временных границ, то характерная для поэтики Мартынова бинарная пара «прошлое-настоящее» очень часто, как и у Васильева в приведенных выше строчках, дополняется третьим звеном – будущим, образ которого проецируется именно исходя из исторической составляющей.

У Мартынова есть такие строки: «Я как-то особенно ощутил взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего. Порой мне казалось, что прошлое я сжимаю руками, как меч и щит <...> Я ощущал прошлое на вкус, цвет и запах. Я чувствовал, что надо выразить все эти ощущения, осознать их творчески и в конце концов таким образом освободиться от них, чтобы вернуться к современности <...> И тогда я решительно взялся за поэмы» [4].

Действительно, в период своего раннего творчества Мартынов писал много исторических поэм: «Правдивая история об Увенькае», «Рассказ о русском инженере», «Искатель рая» и другие (названы поэмы, связанные с образом Казахстана). И только пройдя этот этап творчества, осознав прошлое не только своей страны, но и других стран и связав прошлое с настоящим, он смог писать стихи «о современности, о сегодняшнем дне, преображающемся в день грядущий».

Докажем это на отрывке из стихотворения «Воздушные фрегаты»:

 
Померк багряный свет заката,
Громада туч росла вдали,
Когда воздушные фрегаты
Над самым городом прошли [5, т.1, с. 18].

 

Очень интересна метафора «воздушные фрегаты», постоянно повторяющаяся в творчестве Мартынова. Ее следует рассматривать как мираж, возникший над современным городом и отражающий память прошлого, историю степи как дна моря. Если вспомнить, что Мартынов дал такое название сборнику своих новелл, то можно сделать вывод, что эта постоянная метафора воплощает для него все образы прошлого, которые встают в его памяти, как призрачные миражи.

Васильев, при его глубоком осознании описанных выше временных и пространственных границ, все же не сделал какого-то заключительного осмысления этих концепций, как Мартынов, например, в таком отрывке:

«… под гром первой русской революции и родился я – на рубеже двух миров – старого и нового, каждый из которых предъявлял на меня свои права. Рубеж двух миров! <…> Я рос на бревенчато-кирпичной границе старого церковно-банного, кошмяно-юртового, пыльного, ковыльного старого мира и – железнодорожного, пароходного, пакгаузно-элеваторного, велосипедно-аэропланного и телефонно-пишущемашинного нового мира, отдавая решительное предпочтение последнему» [5, т.3, с. 23].

Как мы видим, рубеж миров для поэта – это соприкосновение культур славянской (церковно-банный мир) и тюркской (кошмяно-юртовой) с новым «железнодорожным» миром. Даже сама граница названа «бревенчато-кирпичной», что придает здесь обычным строительным материалам сложную метафоричность: эпитет «бревенчатый» соотносится с постройкой избы и традиционной Русью, а кирпич олицетворяет Европу и начинающуюся эру технического прогресса.

Мартынов глубоко осознавал такое соприкосновение разных культурных миров на всех его уровнях: территориальном (Восток и Запад), культурном (традиционная Азия и «новая» Европа), национальном (славяне и тюрки), религиозном (церковная Русь и советский атеизм), техногенном («ковыльный» старый мир и «железнодорожный» новый).

Это подтверждает и отрывок из стихотворения «Сонет»:

 

Тебя я встретил, европейский брат,

В далеком прошлом тоже азиат,

Но днесь охвачен рокотом моторным.

Да, раньше ты пришел на сотни лет,

Но друг за другом мы кружили вслед…[5, т.3, с. 21]

 

Этот образ символизирует Азию в значении колыбели Евразии: все люди имеют одни корни и, по мнению Мартынова, различаются только в степени «охваченности» техническим прогрессом. Это несколько упрощенное представление о различии между европейцами и азиатами усложняется тем, что, кроме континентальных границ, особый смысл здесь снова приобретает связь прошлого и настоящего, представленная очень четко и словно осязаемо («друг за другом мы кружили вслед»).

Единство народов и культур Азии и Европы отражается не только на таком масштабном, но и на личностном уровне. В новелле «Аксакал с Кокчетау» Мартынов пишет: «Я, ныне не ставший аксакалом, главным образом лишь потому, что бреюсь электрической бритвой…» [5, т.3, с. 251]. Во всём, кроме внешности: по характеру, по восприятию окружающего мира, - поэт чувствует себя казахом-аксакалом.

Аналогичен этому высказыванию отрывок из стихотворения Васильева «Азиат», где лирический герой говорит:

 

Хоть волос русый у меня,

Но мы с тобой во многом схожи:

Во весь опор пустив коня,

Схватить земли смогу я тоже [3, с. 30].

 

Несмотря на схожесть смыслов сопоставленных выше текстов, для Васильева данные границы не чувствовались, да и не могли чувствоваться так же осязаемо, как у Мартынова. Мартынов, выросший в Омске, этот рубеж очень глубоко понимал, можно сказать, он был у него на виду в свете географического расположения города и только требовал пытливого ума для переосмысления его в художественном плане без потери значимости. Для Васильева же эта граница была сглажена благодаря тому, что он вырос в Казахстане, и осознание этих рубежей не было для него открытием, как для Мартынова, который это восприятие выражает эмоционально, обязательно с восклицательным знаком («Рубеж миров!»).

Но за Васильева эту границу почувствовал исследователь его поэзии, критик Владимир Яранцев. Он понял это явление как черту, осознанную благодаря Васильеву, но не как разделитель, а, наоборот, как зону, где страны и культуры смешаны наиболее сильно: «Двери открыты - да это станция. Нет, граница! По эту сторону - Россия с Павлом Васильевым, напечатанном и прославленном во множестве книг. По ту сторону - Казахстан, город его имени, Павлодар. Вдруг показалось, что эту границу специально придумали, для того чтобы за полчаса стоянки и проверки <…> Васильев «русский» и Васильев «казахстанский» слились в одно целое» [6].

Из вышесказанного о Павле Васильеве можно сделать вывод, что для его поэтических произведений исторического плана характерна в первую очередь образность. «История, прошлое, «мир старый» и здесь, и всюду в применении к Васильеву – это вовсе не исторические, тем более не эстетические концепции <…> Это, прежде всего – его же собственные впечатления, остроощутимые, очень рано в нем возникшие» [3, с. 16]. Поэтому, по словам С. Залыгина, он развивался не вширь, а вглубь своего таланта [3, с. 15].

Конечно, можно опровергнуть это высказывание словами С. Клычкова о Васильеве: «Поэт видит с высоты нашего времени далеко вперед. Это юноша с серебряной трубой, возвещающий приход будущего» [3, с. 20]. Но нельзя полностью согласиться с этим утверждением.

Во-первых, сложно сказать, что Васильев говорил о будущем в своем творчестве в большей степени, чем другой поэт того времени. По крайней мере, его футуристические прогнозы нельзя назвать отличительной чертой, присущей только ему. Во-вторых, данная цитата, скорее всего, применима к самому явлению Павла Васильева как личности незаурядной. Отражение в нем самом и его творчестве культур казахского и русского народов, а также его казаческие корни позволяют говорить о том, что он олицетворял единство наций и взаимопроникновение культур.

Как сказал Яранцев, Васильев - «семиреченский казак», русский иностранец в «Киргиз-кайсацких» степях [6]. Таким образом, подобное многонациональное осознание, углубленное поэтическим мышлением, предопределило очень богатое по глубине понимание мира.

По словам того же Залыгина, Васильев «еще мог достигнуть новых просторов, преодолеть многие и многие границы. И если границам нужно все-таки какое-то название, так тут же и следует сказать, что Васильев – поэт своего дня» [3, с. 16].

Что касается Мартынова, то для него первостепенна значимость событийных явлений, их взаимосвязь в исторической перспективе.

Он тоже был «поэтом своего дня» в возрасте Васильева, что вполне доказательно не только его творчеством того времени, но и журналистской деятельностью, направленной, как известно, на воспроизведение дня сегодняшнего. Это возраст, диктующий произведениям описательный, эмоциональный характер, вызванный впечатлениями, возраст, ограничивающий интересы завтрашним, ближайшим днем.

Но далее Мартынов смог перешагнуть и следующую ступень - этап творчества, требующий изучения, познавания и анализа прошлых событий, за что С. Залыгин и называет его поэтом, «в историзме которого нельзя сомневаться» наряду с Пушкиным [3, с. 14]. Поэзии Васильева, как мы выяснили, историзм со всей его точностью не присущ, но интерес к прошлому не подлежит сомнению.

А этап обращения к будущему – той фазы, которой Васильев смог коснуться, но не успел осознать в полной мере, - Мартынов охватил в своем творчестве максимально объемно, видя общее прошлое разных народов и прогнозируя будущее, также создаваемое совместно.

Благодаря этим особенностям поэзия Мартынова и Васильева была подлинно советской, отвечая требованиям многонациональной политики, но в то же время раздвигала предусмотренные нормативной поэтикой социалистического реализма культурные рамки.

Подобный поиск глубоких метафорических связей в точках соприкосновения Европы и Азии позволяет выйти за пределы территориальных границ и сближает культуры разных народов.

 

Литература:

 

  1. Грихин В.А., Смирнов А.А. Пособие по русской и советской литературе. – М.: Издательство Московского университета, 1980. – 256 с.
  2. Дементьев В.В. Леонид Мартынов: Поэт и время. - М.: 1971. – 184 с.
  3. Васильев П. Стихотворения и поэмы. – Алма-Ата: Жазушы, 1984. – 432 с.
  4. Мартынов Л. Стихотворения и поэмы [Электронный ресурс] // http://lib.co.ua
  5. Мартынов Л. Собрание сочинений в трёх томах - М.: Художественная литература, 1977.
  6. Яранцев В. Павлодар / Сибирские огни, № 3, 2004 [Электронный ресурс] // http://www.hrono.ru